Каторжанка № 9202
МОНОПЬЕСА ДЛЯ АКТРИСЫ «КАТОРЖАНКА № 9202»
ПРЕМЬЕРА СПЕКТАКЛЯ «СОЛОВЕЙ НКВД» ПО ПЬЕСЕ «КАТОРЖАНКА № 9202»: 31.01.2024. Амурская областная филармония. Режиссёр С. Шеломихина. http://amurphil.ru/afisha/solnyy-kontsert-eleny-belyaevoy_2024/
НАГРАДЫ ПЬЕСЫ: Лауреат Международного конкурса «ЛитоДрама».
ЖАНР: non-fiction.
ПУБЛИКАЦИИ: Журнал «Лиterraтура» № 177, февраль 2021.
http://literratura.org/issue_dramaturgy/4331-elena-kollegova-katorzhanka-9202.html
АННОТАЦИЯ: 1940 год. Франция. Женская каторжная тюрьма г. Ренна. Знаменитая русская певица-эмигрантка Надежда Плевицкая несправедливо осуждена парижским судом на 20 лет каторжных работ за похищение генерала-белогвардейца. Чтобы выйти на свободу она должна дать показания против мужа-агента НКВД, совершившего похищение.
ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ: Знакомый театральный продюсер попросил автора написать низкобюджетную пьесу для показа на фестивале. Автор предложила историю про знаменитую русскую певицу Надежду Плевицкую.
Её трагическая судьба — просто «голливудская история» и было непонятно почему о ней не снимают х/фильмов и не пишут пьес.
Оказалось, что Голливуд в 1943 году хотел снять фильм о певице и её муже -генерале-белогвардейце Николае Скоблине, похитившем 22.09.1937 в Париже генерала-белогвардейца Евгения Миллера, и даже заказал написать сценарий Владимиру Набокову, очевидцу тех событий (в 1937- 1940 гг. он жил в Париже). Но не случилось. Сохранился только незаконченный рассказ В. Набокова «Помощник режиссёра», в котором Надежда Плевицкая и её муж Николай Скоблин предстают под вымышленными именами Славская и Голубков.
Однако следующая попытка обратиться к этой истории была предпринята лишь в 2004 году французским режиссёром Эриком Ромером (1920 г.р.). В юности был свидетелем тех событий. Он снял фильм «Тройной агент», в котором Скоблин и Плевицкая также были выведены под псевдонимами: генерал-белогвардеец Фёдор Воронин и его жена греческая художница Арсиноя.
Таким образом, трагедия жизни великой русской певицы Надежды Плевицкой, исполнявшей русские народные песни, оказавшейся после Октябрьской революции вместе с мужем — генералом Николаем Скоблиным во Франции, ушла из фильма. Греческой художнице не нужна была русскоязычная публика и всё равно было на каком языке она говорила, на событийность это никак не влияло.
Э. Ромера в данной истории интересовало лишь уголовное дело о похищении генерала Миллера, а Е. Коллегову — судьба Плевицкой.
В этом и сказался разный подход к теме.
Автор принялась сочинять пьесу и решила, что действие начнётся в суде: Плевицкую обвиняют в том, что она не совершала. Елена Коллегова пробовала писать разные варианты на 2-х, на 3-х, на 4-х актёров, но ничего не выходило. Было очень скучно. Плевицкую было не жалко. История рассыпалась. И было не понятно почему на неё ополчилась вся эмиграция.
Само дело разбиралось полтора года с большим количеством свидетелей и участников. Сжать его и подать таким образом, чтобы зрителям было понятно не представлялось возможным. Осложнялось ещё тем, что свидетелям тех событий было известно, что до генерала Е.К. Миллера, председателя РОВСа (Русский Общевоинский Союз, правопреемник Белого движения), был похищен его предшественник — генерал А. П. Кутепов. Расследование ни к чему не привело. А кто его похитил стало известно недавно — советская разведка. Но в его похищении также обвинили Плевицкую. Хотя она и её муж к нему не имели никакого отношения. Генерал Кутепов был похищен в Париже 26.01.1930 г., а Скоблин дал согласие работать на советскую разведку в сентябре 1930 г.
И если факт похищения генерала Миллера генералом Скоблиным являлся доказанным, то насколько была осведомлена Плевицкая об этом деле, можно только предполагать. Её вина была косвенной. Она создавала алиби для мужа.
Виновника преступления не нашли. Скоблин исчез. Это сейчас рассекретили некоторые данные и стало известно, что его ликвидировали вскоре после похищения Миллера. Но тогда этого никто не знал. В течение двух лет были уничтожены практически все агенты (около 60 человек), принимавшие участие в этом деле, даже те, кого использовали вслепую. Раскрытый агент должен исчезнуть. Это аксиома не требующая доказательств.
Парижу был нужен показательный процесс в назидание всем этим обнаглевшим русским эмигрантам. (Помимо похищения двух белых русских генералов в Париже, были громкие убийства русских «невозвращенцев», например, банкира и газетчика Д. С. Навашина в январе 1937 г. Советы действовали в Париже, как у себя дома. Этому надо было положить конец.)
Так перед судом предстала Плевицкая.
Когда читаешь её «Записки из тюрьмы», веришь, что она действительно невиновна. Её блокнот с тюремными записями после смерти певицы оказался в библиотеке Конгресса США. Одна американская поклонница Надежды Васильевны отсканировала его и переправила в Россию к внучатой племяннице певицы — писательнице Ирине Ракше, которая их опубликовала.
Автор наконец поняла почему к этой теме никто не обращался: невозможно «впихнуть» в эту историю все подробности, а без них история рассыпалась.
Тут нужен был интересный ход, который не требовал бы больших продюсерских затрат. Так родилась монопьеса для поющей актрисы. И хотя Елена Коллегова использовала мемуары и записки из тюрьмы Плевицкой, и обозначила жанр, как non-fiction, нужно понимать, что авторская фантазия в тексте присутствует.
ЧИТКИ И ПОСТАНОВКИ:
- 24.11.2018. Астраханский театр «Диалектика». Читка пьесы в рамках проекта «Лаборатория современной драматургии».
- 20.02.2019. Запись радиоспектакля «Каторжанка № 9202». Телерадиокомпания «Русский мир». Авторское исполнение.
- 18.11.2019. Театр «Школа современной пьесы». Эскиз спектакля «Каторжанка № 9202», в рамках семинара современной драматургии под руководством И.Райхельгауза и проекта «Читки в ШСП!» Режиссёр Анна Куликова.
- 20.02.2021. Читка пьесы в рамках конкурса исторических миниатюр. Москва. Театр-лаборатория «Ster».
- 8.06.2022. Астраханский театра » Диалектика». Читка пьесы в рамках «Лаборатория современной драматургии».
- 31.01.2024. Амурская областная филармония. Спектакль «Соловей НКВД» по пьесе «Каторжанка № 9202».
ЭКСПЕРИМЕНТ: Текст новеллы по мотивам монопьесы: https://elenakollegova.ru/publikazii/katorzhanka-9202-novella/
и вариант этой пьесы для двух актёров Соловей НКВД
ЕЛЕНА КОЛЛЕГОВА
КАТОРЖАНКА № 9202
МОНОПЬЕСА
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Плевицкая – Надежда Васильевна (29. 01.1884, д. Винниково, Курская губерния –1.10.1940, Ренн, Франция), знаменитая русская певица и агент советской разведки.
Франция. 1940 год. Женская каторжная тюрьма. г. Ренн.
Плевицкая ходит по камере, держа в руках карандаш и блокнот, изредка делая пометки.
Плевицкая. 14 декабря 1938 года в Парижском Дворце Правосудия прокурор вынес приговор мне, Надежде Плевицкой: двадцать лет каторжных работ за похищение генерала Миллера… которого я не совершала.
Процесс был громким, длился четырнадцать месяцев. Его освящали во всех газетах мира. Скандал был неслыханный!
22 сентября 1937 года в центре Парижа, генерала Евгения Миллера, главу Русского общевоинского союза[1] похитили средь бела дня. И с тех пор его никто не видел.
Мой муж, генерал Николай Скоблин, которого обвинили в похищении генерала Миллера, «исчез». Его неизвестные помощники тоже. Судить оказалось некого.
За неимением другой подходящей кандидатуры, перед судом предстала я, которую привлекли к ответственности за то, что как верная жена, была сообщницей мужа и знала о его планах.
До процесса мой адвокат говорил, что меня не осудят, ведь французское правосудие очень гуманно к женщине. Перед судом предстанет мой муж, а я пойду, как свидетельница. На деле оказалось всё иначе.
Теперь ясно вижу, что лукавая жизнь угораздила меня прыгать необычайно: из деревни в монастырь, из монастыря в шантан, из шантана – в Царское село перед светлые очи Государя Николая II.
А сейчас, после стольких лет славы и успеха, я – знаменитая русская певица стала каторжанкой № 9202 женской тюрьмы города Ренна. Сижу с воровками, наркоманками и убийцами.
(Сегодня, гуляя в тюремном дворе, я слышала, как одна воровка обсуждала с другой местные новости: в тюрьму прибыла женщина, убившая трёх человек и за это она получила два года тюрьмы. А я думала, вот она европейская мораль, двойные стандарты, француженка за убийство троих получила два года тюрьмы, а я, за то, что не совершала покушение на Миллера, получила двадцать лет каторги, только потому, что русская!
Почему на Западе такое негативное отношение к русскому человеку? Потому что мы не поддаёмся их тлетворному влиянию? Оттого что мы выбрали свой особый путь и идём по нему не сворачивая? Ведь русский человек силён духом и его ничем не сломить! Почему на Западе сформировалось такое убеждение, если ты – русский человек, значит, ты или бандит, или шпион, или просто мерзавец! Отчего нельзя быть просто русским и не лезть ни в какие политические распри? Почему вы русских в покое оставить не можете? Потому что боитесь?
А я хочу гордиться тем, что я – русская, хочу гордиться своей страной, её историей и культурой. Это право вы у меня не отнимете…)
Мой адвокат не теряет надежды, написал кассационное письмо, но суд его отклонил.
И в моём прошении о помиловании, обращённое к президенту Франции, также было отказано.
Мой адвокат не теряет надежды, оставил блокнот с карандашом, просил записывать всё, что я вспомню, любые подробности, даже самые незначительные, чтобы найти основание для пересмотра дела.
Вспоминайте, вспоминайте… (Задумывается.) Не всё хочется вспоминать. Иногда лучше всё забыть. Но адвокат просил. Милейший Максимилиан Максимилианович, кажется, влюблён в меня, такой заботливый и внимательный, иной раз сбивается с мысли, глядя на меня. (Улыбается.) Журналистам только дай повод, потом напишут: в женской тюрьме случилась любовь русской каторжанки и знаменитого адвоката. (Иронично.) Они без повода сочиняют Бог знает что, а уж по малейшему основанию напишут то, чего не было. Лучше самой написать.
Так, Максимилиан Максимилианович сказал, что нужно найти факты для пересмотра дела. Факты, факты… (Задумывается.) Вот вам факты.
На суде меня обвиняли в том, что у меня было много мужей и любовников, что я была слишком порочной, что именно я была «злым гением» своего мужа-генерала Николая Скоблина.
Господи! Ты же знаешь, я чести своей женской не марала, а огульно судить легко. Я всегда была верной женой. Так меня воспитали мои набожные родители-крестьяне. Ведь блуд в деревне считался большим позором.
Я рано познала всенародное признание. А женщине – певице моего уровня, соответствовать очень сложно. Ни каждый мужчина справится с бременем славы своей жены.
Первым моим мужем был польский танцовщик Эдмунд Плевицкий, мы с ним встретились в балетной труппе Штейна. Он был очень элегантен и галантен, красиво ухаживал, но я чести своей женской не забывала. Как только моя матушка дала разрешение на брак, мы поженились, и я взяла фамилию мужа. Так девятнадцатилетняя Надя Винникова стала Надеждой Плевицкой.
Первые годы были очень счастливыми, мы выступали с мужем на одной сцене вместе.
Но всё изменилось в один миг, когда на мой концерт пришёл знаменитый оперный певец Леонид Собинов послушать меня, а потом пригласил выступить вместе с ним на благотворительном концерте.
Успех был настолько ошеломительным, что после этого на меня посыпались новые контракты и вскоре я уже выступала в Царском селе перед царём Николаем II.
Да, он любил слушать, как я пою русские народные песни, называл меня «курским соловьём», а журналисты окрестили меня «царёвой любимицей».
Так в одночасье я стала модной знаменитостью и самой высокооплачиваемой певицей России.
Однако первый брак мой оказался несчастливым. Вот она обратная сторона успеха!
Эдмунд вместе со мной на сцене уже не выступал, даже на мои концерты не сопровождал и вскоре вообще прекратил творческую деятельность.
Зачем мужу зарабатывать, когда он всё равно не сможет заработать больше, чем жена? Зачем мужу видеть успех жены, когда он сам не сможет повторить такой успех?
Кто из артистов это выдержит? Я не встречала ни одного.
Эдмунд нашёл себя в другом: он стал играть в рулетку, карты, много играть и большей частью проигрывал.
Я терпеливо оплачивала все его долги и содержала его. А он завёл себе штат любовниц! Но я мирилась и с этим. Как же, он мой муж! Мы отдалились, детей у нас не было.
Господи! Я так хотела ребёнка! Клянусь, ради него, я бы сохранила наш брак. Но ты мне его не дал! Я стала размышлять почему и решила, что виной всему ложь, в которой мы живём с мужем.
У меня было всё: слава, богатство, поклонники, но не было любви. А мне ещё не было и тридцати. Я была молода, хотела любить и быть любимой.
Господи, разве можно за это обвинять женщину, как это сделали присяжные на суде?
Благодаря личному покровительству государя стало модным ангажировать меня на всевозможные светские рауты. Однажды я получила приглашение от великой княгини Ольги Александровны приехать к ней во дворец на вечер и встретила там того, кто должен был стать моим вторым мужем – молодого красавца-поручика кирасирского Её Величества полка, кузена великой княгини, Владимира Шангина.
Я влюбилась, и он ответил взаимностью.
В глазах света это был мезальянс: аристократ-офицер и дочь крестьян из Курской губернии, хотя знаменитая, богатая, да, к тому же ещё замужняя.
В те времена развод не считался серьёзным нарушением приличий, в высшем свете уже разводились, но браки между офицерами и певичками были запрещены. Нарушивших этот запрет офицеров тотчас же отправляли в отставку. Однако Шангина это не смутило, он хотел жениться на мне. Его не отправили в отставку только потому, что мой развод и разрешение на новый брак лично благословил Николай II.
Но накануне нашей свадьбы летом 1914 года грянула Первая мировая война. Поручик Шангин отправился на фронт, а я не могла сидеть и ждать его в неизвестности. Хотя официально ещё не была его супругой, я, как верная жена, отправилась вслед за будущим мужем на фронт, сестрой милосердия, в составе 73–й пехотной дивизии, в которой он служил.
Удивлялась, как легко я переносила все тяготы войны. Любовь меня окрыляла. Я терпела всё: холод, голод, грязь, отсутствие удобств и средств гигиены.
Мне каждый день приходилось отстаивать своё право находиться на линии фронта. Меня, знаменитую певицу, постоянно хотели отправить в тыл, но я не могла жить без Володи. Я была единственной женщиной на передовой, и даже не подозревала, что о моём подвиге во имя любви слагались легенды.
Я не считала это подвигом, просто знала, что жена должна быть рядом с мужем всегда и везде. Помогала раненым, чем могла, перевязывала, успокаивала, писала за них письма родным, устраивала маленькие праздники и пела. (Поёт русскую народную песню):
«Помню, я еще молодушкой была,
Наша армия в поход куда-то шла.
Вечерело. Я сидела у ворот,
А по улице все конница идет.
Тут подъехал ко мне барин молодой,
Говорит: «Напой, красавица, водой!»
Он напился, крепко руку мне пожал,
Наклонился и меня поцеловал.
Долго я тогда смотрела ему в след.
Обернулся, помутился белый свет.
Всю-то ноченьку мне спать было невмочь,
Раскрасавец барин снился мне всю ночь…
А потом, уж как я вдовушкой была…»
22 января 1915 года мой жених погиб в Восточной Пруссии. Так я стала вдовой, ещё не будучи женой. А меня в бессознательном состоянии вывезли с линии фронта. Мы чуть не оказались в плену у немцев.
Рассудок мой не выдержал и меня уговорили полечиться в дорогой психиатрической клинике для благозвучия называемой «водолечебницей». Докторам удалось подлечить мои нервы, но исцелить душу было не в их силах.
После перенесённых ужасов войны привыкнуть к мирной жизни было трудно. А мой импресарио предлагал мне новые контракты, говорил, что в концертном турне я забуду постигшие меня утраты, что мне станет легче. Легче мне не стало, но я снова принялась гастролировать. Жизнь только начала налаживаться, но случились новые беды.
В начале 1917 года произошла Февральская Революция… В марте было объявлено об отречении Николая II от престола. К власти пришло Временное правительство… Затем грянула Октябрьская Революция… Потом началась Гражданская война…
Ничего не понимала в происходящем. Всегда говорила: «Я – артистка, вне политики, я пою для всех. Меня не убьют». Самонадеянно верила, что меня такую знаменитую певицу никто не посмеет тронуть.
Но, как и все граждане нашей страны, попала в кровавый водоворот событий, из которого каждый выбирался как мог.
Тогда же, в Москве, я встретила Леонида Собинова, он сказал мне: «Надежда Васильевна, раз закрыта казённая сцена, езжайте за границу. Время бежит, а голос – хрупкий инструмент и не долговечный, спасайте его».
Я его не послушала, хотела жить в России. Так гордилась своей страной, такой огромной, великой державой. А что с ней стало? Во что превратило её налетевшее чёрное вороньё?
Без пения свою жизнь не представляла, но кому петь? И главное – что петь?
Я уехала на родину, в Курск, чтобы переждать ситуацию в спокойной обстановке. Но спокойствия не было. Курск вскоре заняли большевики. Мне поступило предложение выступить перед красноармейцами.
Я была в руках красных, на их территории. Как я могла отказаться петь для них? Отказаться и героически умереть? Во имя чего? Когда мои песни, мой талант были всегда для всех. Не делила я людей ни на партии, ни на расы, ибо песни все слушают и все любят!
На суде меня обвиняли, что я ещё тогда, в тот страшный период, продалась Советам и пела для красных. Они на афишах печатали «наша красная матушка Надежда Плевицкая».
Никому я не продавалась, просто была молодой женщиной, запутавшейся в происходящем. Кто в том хаосе мог разобраться? Власть постоянно менялась!
Красные – белые! Красные – белые! Кто свой? Кто чужой? Если все мы – русские!
Наступили голод, разруха, противоречивые известия шли со всех сторон. Нужно было на что-то жить и мой импресарио уговорил меня поехать с гастролями на юг, туда, где ещё были дешёвые продукты и их можно было достать.
Так я оказалась в Одессе, в которой власть менялась с калейдоскопической быстротой: советская власть, австро-немецкая оккупация, Центральная Рада, гетманщина Скоропадского, переходный период-троевластия, петлюровщина, французская интервенция, Добрармия, период двоевластия…
От скоротечной смены властей приходили в растерянность даже крепкие и твёрдые духом мужчины. Что же требовать от беззащитной женщины?
Вспоминайте, вспоминайте! Любой факт может пригодиться… (Задумывается.)
Как я выжила в тех условиях? Да так, что не хочется вспоминать. (Тяжело вздыхает.)
Однажды, когда в Одессе, ко власти вновь пришли красные, после моего выступления, мы с моим импресарио вышли из клуба. К нам подошёл революционный матрос Шульга, заместитель самого Домбровского, коменданта Одессы, направил револьвер на импресарио и сказал: «Она идёт со мной», – и взял меня под руку.
Что мне оставалось делать? Я пошла. Ведь импресарио перепугался до смерти и сбежал.
Когда мы пришли к Шульге, он, играючи, направил на меня револьвер и сказал: «Теперь ты будешь моей женой. Раздевайся.»
Такого унижения я не испытывала до этого ни разу. Я стала вещью, модной вещью, обладанием которой можно было хвалиться, как трофеем.
Он мной хвастался – перед всеми своими товарищами, что это певица-буржуйка, которая пела перед самим царём, теперь живёт с ним.
Кто меня мог от него защитить? Только такие же! Он был страшным человеком, я это знала, но хотела жить.
Шульга меня отводил на выступления и после окончания приводил обратно домой.
Как-то раз он отсутствовал трое суток, вернулся в совершенно возбуждённом состоянии, грязный, его одежда была в каких-то бурых пятнах. Не сразу поняла, что это. Он мне сказал, что был с товарищами на деле и они в расход пустили сто белогвардейцев за одного убитого чекиста. Приказал снять с него сапоги и отмыть.
От сапог шёл такой сладкий запах запёкшейся крови, что меня чуть не вырвало.
Я изменилась в лице. Шульга спросил меня: «Тебе, что, жалко своих? Я смотрю в тебе ещё буржуйская кровь играет. Ты не думай, если ты со мной… Если что – мы и тебя к стенке поставим. Гнида!».
Страх парализовал меня. Беспрекословно стянула с него кровавую обувь.
Шульга сразу уснул, а я выбежала во двор к колодцу, чтобы вымыть сапоги. Посмотрела на свои руки, они были в крови, отшвырнула сапоги подальше и стала отмывать руки в ведре из колодца.
Приведя себя в порядок, с тоской посмотрела на дом Шульги и решилась! Бросилась бежать в чём была.
Сбежав из Одессы, я встретила молодого красного комиссара Юрия Левицкого, своего довоенного поклонника. Я не спрашивала его по какой причине бывший поручик перешёл к красным и стал их командиром. Мне нужна была защита и опора в это смутное и непростое время. Мы поженились.
Потом мы оказались на территории белых. Левицкий перешёл на их сторону, сохранив чин поручика и был включён в состав Корниловской ударной дивизии. Я следовала за вторым мужем всюду. Помогала, как сестра милосердия и пела.
Конечно, же я пела, чтобы подбодрить бойцов. (Поёт[2]).
«Что ты, матушка, рыдаешь,
Горько плачешь обо мне?
Не на век же провожаешь,
Я не сгибну на войне!
За Царя, за Русь Святую
Пойду смело со штыком,
И обрадую родную
Я Георгиевским крестом…»
Левицкий поначалу был галантен и учтив. А я наивная думала, что муж-военный – это гораздо лучше, чем муж-артист, самовлюблённый и ветреный, что на мужа-офицера можно положиться во всём и, если он дал клятву верности перед Богом, она для него не пустой звук.
Как же я ошибалась! Ведь когда офицер с лёгкостью переходит от белых к красным – и затем с ещё большей лёгкостью от красных к белым – в надежде спасти свою жизнь, полагаю, границы морали стираются.
Я ему хранила верность, а он завёл себе любовниц. И где он их только находил среди боёв? Я попросила у Левицкого объяснений. Он обозвал меня «деревенщиной» и отказался говорить.
Куда делся тот галантный поручик, который вскружил мне голову? Я приняла решение развестись…
Однажды во время боя я оказалась в плену у красных, и в числе других была приговорена к расстрелу. Я уже стояла под прицелом и прощалась с жизнью… И вдруг, в последний момент, перед расстрельщиками на лихом скакуне появился он! Полковник русской армии Николай Скоблин! Схватил меня, перекинул через седло и ускакал прочь! Коля был храбрым, красивым, моложе меня на девять лет и… давно влюбленным в меня… Я ответила ему взаимностью…
Ситуация складывалась двусмысленная. Я имела – одного мужа, с которым ещё не развелась, и другого мужа, с которым ещё не обвенчалась. Но шла война…
Лишь только когда с остатками Корниловской дивизии мы покинули Россию и оказались в турецком Галлиполи, я получила развод от Левицкого. И в сентябре 1921 года обвенчалась с Колей. После того, как мы с мужем получили нансеновские паспорта – международные документы для беженцев без гражданства, мы обосновались во Франции.
Я начала гастролировать по Европе и Америке благодаря поддержке моего супруга.
Мой третий муж, в отличие от предыдущих, сопровождал меня на всех концертах, куда бы я ни отправлялась, и был кем-то вроде моего импресарио.
Его частые отлучки раздражали соратников по Корниловской армии, они считали, что генерал преступно пренебрегает своими обязанностями в ущерб своей карьере в белой армии, которая преобразовалась в РОВС – Русский общевоинский союз. В отличие от других генералов РОВСа, мой муж никогда нигде не работал.
Я не могла позволить, чтобы генерал Скоблин мог унизить себя работою таксистом, официантом или швейцаром. Другой работы для эмигрантов не было.
К счастью, мои гастрольные заработки обеспечивали ему возможность заниматься политикой в той мере, в какой он мог.
Коля даже длительные отпуска брал в РОВСе, чтобы сопровождать меня во время гастролей, а их было немало: несколько туров по Европе и два больших тура по Америке.
Естественно, Скоблину завидовали. Офицеры-корниловцы прозвали его «генералом Плевицким», «подкаблучником жены».
Не был он «моим подкаблучником» и не мог им быть человек в двадцать шесть лет ставший генералом-майором, командующий дивизией, имеющий георгиевский крест на груди и золотое наградное оружие.
Уж если кто и был «под каблуком», то это я у мужа, так как обожала его и делала всё, что он хотел.
Именно потому, что была старше мужа, я панически боялась быть брошенной им и соглашалась на любые его авантюры. А как же иначе? Жена должна во всём поддерживать своего мужа. Детей Господь нам не дал, и Коля стал для меня всем.
После моих успешных гастролей в Америке у нас появились деньги. Коля решил заняться бизнесом и вложил их в виноградники на юге Франции.
Но в тот год случился неурожай, и мы потеряли всё.
Мои гастроли по странам Европы улучшили наше материальное положение, но не настолько, чтобы покрыть все наши долги. Более того, мы купили в рассрочку на десять лет дом в пригороде Парижа и хорошую машину для Коленьки.
Денег катастрофически не хватало…
В один из сентябрьских дней 1930 года у нас на пороге появился бывший сослуживец мужа по Корниловской армии, Пётр Ковальский, с письмом из России от брата Николая.
Мы не догадывались тогда, что Коля давно попал в разработку для вербовки советской разведки. Внимание советского правительства привлёк мой «странный поступок», когда во время моего турне по Америке – деньги от одного из своих концертов из милосердия я передала советским беспризорникам. Тогда газетчики подняли шумиху: «Плевицкая продалась Советам».
Никому я не продавалась и о политике не помышляла, просто думала, что если накормлю чьих-то голодных детей, то кто-нибудь смилостивится и даст поесть моим племянникам, оставшимся в России.
Мой жест милосердия извратили. Все эмигранты отвернулись от меня.
И, конечно же, решающим фактором для вербовки стало личное знакомство Петра Ковальского с Николаем Скоблиным. Но тогда мы ни о чём не подозревали…
А с радостью встретили своего соотечественника.
Пётр Ковальский стал часто появляться у нас и, как «змей-искуситель», вести беседы на тему, что как хорошо было бы вам, Надежда Васильевна, с триумфом вернуться на Родину и петь для своей публики, вас там любят и помнят. Я понимала, что одна не смогу вернуться в Россию, а если с Колей – его расстреляют.
Но «змей-искуситель» говорил, что выход есть, если Николай Владимирович обратится в штаб Красной Армии и попросит об амнистии, его простят и разрешат вернуться на Родину, такой ценный кадр нужен стране.
Колин брат, служивший в органах, в письме, просил об этом же, обещал любую помощь от себя лично и от советского правительства.
Муж отвечал, что связан присягой и тесной дружбой со своими подчинёнными по Корниловскому полку. Они сочтут его переход к красным, предательством.
Ковальский ловко разбивал все «но», много говорил о том, что патриотизм – это верность Родине, а не группе сограждан, разбросанных по всей Европе, что русский офицер давал присягу не царю, которого нет, а народу, значит, ты не нарушаешь присяги, напротив, следуешь ей, порывая с врагами народа. И за это Родина поможет с возникшими финансовыми трудностями.
Как я сейчас понимаю, Коля был обманут, ибо не предполагал, на что его толкает Ковальский и на какую страшную организацию он работает.
А я, в силу того, что имела лишь три класса церковно-приходской деревенской школы вообще мало что понимала в происходящем.
Коля устал быть только моим импресарио. В перспективность белого движения он уже не верил. Он был кадровым военным и всегда хотел служить на благо Родины, а уж как она называлась теперь, не столь важно.
Николаю обещали высокий пост в генштабе Красной Армии, если он выполнит ряд важных поручений в РОВСе.
Генерал Скоблин написал заявление в ЦИК СССР, что раскаивается в своих поступках против трудящихся СССР, просит о персональной амнистии, даровании прав гражданина СССР и поставил свою подпись.
Муж был для меня всем и что скажет он, то нужно делать. Я поставила свою подпись рядом с его.
Так мы оказались в ловушке НКВД: Коля выполнял задания спецслужб, а мои гастроли служили для него хорошим прикрытием.
Мне не нужна была политика, а меня в неё втянули. Я, рождённая для песни, для красоты, была вынуждена заниматься жестоким делом. Так «курский соловей» стал «соловьём НКВД».
На суде меня обвиняли, что я знала о похищение генерала Миллера моим мужем с неизвестными сообщниками.
Но в том-то и дело, что я не знала, что Коля должен был сделать. Похищение генерала Миллера стало неожиданным для меня.
22 сентября 1937 года Коля должен был встретиться с каким-то важным человеком. Я обязана была на время его полуторачасового отсутствия создать ему алиби в модном магазине «Каролина» на авеню Виктора Гюго.
Он привёз меня в магазин и уехал. А я во время его отсутствия примеряла платья и делала вид, что муж ждёт меня в машине снаружи. После встречи он должен был приехать, забрать меня из магазина, и мы должны были поехать на вокзал провожать дочь покойного генерала Корнилова.
Но что-то случилось непредвиденное и Коля за мной не заехал. Я взяла такси и в беспокойстве отправилась одна. Лишь спустя пять минут после моего прибытия на вокзал, на перроне, появился, озабоченный чем-то, Коля. Объясняться на виду у всех было опасно.
А потом его вызвали в РОВС и предъявили обвинение в похищение генерала Миллера, который, на всякий случай, оставил на столе записку с просьбой немедленно вскрыть её, если он спустя некоторое время не вернётся обратно.
В записке Миллер указал точное время и место встречи с генералом Скоблиным и двумя немецкими офицерами. Мужу из РОВСа удалось бежать до приезда французской полиции и с тех пор его никто не видел.
Коля, Коля, куда же ты исчез, Коля?
Вот она, лукавая жизнь моя, трагическая сказка, в которой двадцать лет оглушительного успеха, где-то там, на небесах, приравняли к двадцати годам каторги…
Все обвинение против меня строилось на косвенных уликах. Придя к неопровержимому выводу о причастности моего мужа, генерала Скоблина, к похищению генерала Миллера, следствие оказалось бессильным доказать моё пособничество.
Но суд поставил вопрос ребром: виновный должен быть наказан по всей строгости французского закона в назидание всем этим наглым русским, осмелившимся на такое злодеяние в центре Парижа средь бела дня.
Кого наказывать, если муж мой исчез? Его неизвестные помощники тоже. Чтобы Колю больше не искали и дать ему возможность спастись, я взяла его вину на себя. Для этого достаточно было просто отказаться отвечать на вопросы судьи. И в похищение генерала Миллера обвинили меня. Молчит, значит, виновна. Это её рук дело.
И сразу же нашлись свидетели обвинения. Они кричали на суде: «Плевицкая умная, сильная, всё знала, хорошо жила с мужем, подстрекала его, а он совершил злодеяние по её наущению. Судите её. Пусть гниёт в тюрьме.»
И маховик правосудия закрутился. Суд обвинил меня ещё в одном нераскрытом преступлении: в похищении генерала А. Кутепова, предшественника Миллера. Виновника же не нашли. Плевицкая молчит. Значит, тоже к этому причастна.
Сразу нашлись доброжелатели, которые подтвердили, что Плевицкая давно работает на Советы, её во время Гражданской войны завербовали, большевики называли её «нашей красной матушкой», она виновна.
На суде слушала их клевету и думала: «Если бы на моём месте сидел Христос, а рядом разбойник, то Христа они распяли бы, разбойника отпустили!»
Мой адвокат говорил мне, что я потеряла разум, необходимо дать показания против мужа и тогда меня освободят. Как я могла обвинить того, кто мне был дороже всех на свете? Ради него я готова идти на плаху, лишь бы только он остался жив.
Осознавала, что в сложившейся ситуации меня уже ничто не спасёт, я стала жертвой обстоятельств. Но ведь Колю я ещё спасти могла.
Вот откуда была у меня сила и спокойствие! Да будет воля Твоя – так сказал Христос, прося Отца Небесного: «Да минует меня чаша сия». Но чаша была ему предназначена Отцом для искупления грехов мира! Так и я искупаю свои грехи вольные и невольные среди воров, наркоманок и убийц в женской каторжной тюрьме города Ренна.
Чувствую, мне немного осталось жить. Завтра ко мне в камеру придёт православный священник, чтобы я смогла покаяться в своих грехах. Я готова к тому, что больше никогда не увижу любимую деревню Винниково, родню и свою публику. Но накануне смерти меня волнует лишь одно: жив ли Коля?
Коля, Коля, я лишь мечтаю увидеть тебя перед смертью, хоть ненадолго. Куда же ты исчез, Коленька, солнышко моё? Я так надеялась, что ты меня спасёшь, как тогда во время Гражданской войны. Но если ты не смог, я тебя не виню. Значит, у тебя была на то причина. Лишь бы ты сам спасся. Живи, Коля, живи. Ради меня. Заклинаю, Коля, живи за нас обоих.
Но почему же дурные предчувствия сжимают мне сердце? Который день подряд мне снится один и тот же сон: чёрное вороньё нападает на белого голубя, и он растерзанный падает с высоты в море, а я просыпаюсь в холодном поту.
«Вчера[3] мне снился тот же сон.
Ищу его, где он? Где он?
В слезах проснусь, и вновь одна.
А ночь темна, а ночь темна.
Закрою очи, вновь ищу
Отдайте мне его, кричу.
Смеётся женщина в ответ:
«Его здесь нет…
О, отзовися, милый мой,
Приди, развей мой тяжкий сон!
Крепка решетка у окна.
А я одна, совсем одна!
Молчит тюрьма, засов стальной,
Ответа нет душе больной
И только, друг! Твоё кольцо
Ласкает мокрое лицо…»
Я люблю генерала Скоблина. Он моя самая большая любовь. Мы прожили с ним в браке счастливых шестнадцать лет. А сейчас три года не вижу его, умираю от тоски по нему. Ничего не знаю о нём и это убивает меня. (Встаёт на колени, молится.)
Господи Всемогущий, молю, спаси раба божьего Николая! Я буду и дальше безропотно нести свой крест до конца своих дней! А этим людишкам на суде, обвинявшим меня в преступлениях, которых я не совершала, вот, что могла бы сейчас сказать в своё оправдание: вы не можете осуждать меня за верность мужу. Потому что любить мужа в болезни и в здравии, такого каков он есть, чтобы он не совершил – это не грех, а счастье, которое выпало мне.
Апостол Павел говорил о супругах: «Друг друга тяготы носите». И я несла их столько лет. А сейчас хочется улететь из этой тюрьмы в светлое прошлое и снова быть вместе с Коленькой, и больно – больно думать о нем, о моем счастье, думать и рыдать.
Жив ли ты, Коля? В России ли ты? Или ещё где? Только бы ты остался жив. Живи, Коля, живи. Ради меня, живи. Я верю, что моя жертва не напрасна! А мы обязательно встретимся там, на небесах!
Не плачьте над участью каторжанки № 9202. Но плачьте о себе и о детях ваших. Ибо приходят дни, в которые скажут: «Блаженны неплодные и утробы неродившие».
К счастью, в жизни я знала две радости: радость славы артистической и радость духа, приходящую через страдания. А я к вам вернусь. Я обязательно к вам вернусь со своими песнями. (Поёт[4].)
«Замело тебя снегом, Россия,
Запуржило седою пургой
И печальные ветры степные
Панихиды поют над тобой.
Ни пути, ни следа по равнинам,
По равнинам безбрежных снегов.
Не добраться к родимым святыням,
Не услышать родных голосов.
Замела, замела, схоронила
Всё святое, родное пурга.
Ты, – слепая жестокая сила,
Вы, – как смерть, неживые снега.
Замело тебя снегом, Россия,
Запуржило седою пургой
И печальные ветры степные
Панихиды поют над тобой.»
Занавес
[1] РОВС – антикоммунистическая организация, правопреемник Белого движения.
[2] «Песнь ратника» из репертуара Н. Плевицкой. Музыка П. Булахова, слова С. Сельского.
[3] Стихотворение «Сон» Н. Плевицкой, написано 27.10.1938 г. в тюрьме.
[4] Ф. Чернов — Н. Плевицкая. Эту песню белая эмиграция называла своим гимном.